Маленький провинциальный городок уже не пытался доказать миру свою нужность, потому что устал.
Иногда приезжал губернатор, по лицу которого было видно, что этот городок для него, словно больной, развалившийся зуб. Корни одни остались. И нерв.
Лет десять назад старики из духового оркестра Дома культуры, в летние выходные, еще играли на небольшой площади вальсы - для таких же стариков и старушек.
Старикам казалось, что музыка поможет разогнать грустные мысли, тоску, нависшую над городком. Немногочисленным маленьким детям оркестр очень нравился.Нет больше оркестра.
Те, кто в советское время провожал ушедших на погост, рвущим душу траурным маршем, сами стали туда переползать. Без марша, а тихонько и незаметно.
Клумбы и палисадники стали запущенными, но не везде, конечно. Еще оставался хор бабушек. Был один художник. Несколько поэтов. Они старались держаться вместе. Собирались и читали свои обреченные стихи.
Семен Макарович играл в оркестре на кларнете. Сейчас ему за восемьдесят лет. Живет он один. Скучает по давно ушедшей жене, да по своему другу – Борису, который бил в «бочку», то есть носил на животе большой барабан. Борис был постарше. Соседки-старушки не любили Бориса. После того, как в 90-е выяснилось, что он был малолетним узником, во время оккупации, и пенсия его подросла, пошли нехорошие слухи.
- А нам легко было? – спрашивали они Бориса. – Что ты такого сделал-то?
А Борис и не знал, что ответить. Всем было трудно.
- Макарыч, - говорил он другу. - Я ведь не виноват, что по глупости узником стал. Слово-то какое! Мне лет четырнадцать было. Все мысли об еде были. Жрать постоянно хотелось.
- Это я помню. Нас у матери четверо было.
- А нас – трое. Залез я в самоходку эту, будь она неладная. А они, черт знает что подумали, словно я угнать ее хотел. Самое обидное, что пожрать я там ничего не нашел. Да и не успел бы… И чего эти бабы на меня взъелись.
- Завидуют.
- А чего мне завидовать? Были бы они умными – на судей бы учились… У меня брат двоюродный – судьей был. Вот у него пенсия! А знаешь, какая зарплата была!
- Теперь ты завидуешь.
- Да не завидую я. Чего они меня винят-то? Кабы я знал, что так будет потом, я бы тогда всем советовал… Да, Макарыч… Ну, может и не всем. Ходил бы и шептал на ухо, и бабам этим: «Вы чего-нибудь сделайте такое немцам, но не шибко серьезное. Вас поймают, а потом, когда страна развалится, у вас пенсия большой станет. Если живыми останетесь». Но я не эта… Как бабу-то эту зовут? Не Ванга я. Просто жрать хотел. А будущего не вижу, уж простите.
- Хорош ерунду-то молоть.
- Жаль, что нельзя завещать пенсии, Макарыч. Я бы свою Зинке оставил, вот кто меня не любит теперь. И тебе бы немного.
- Мне-то зачем? Мне хватает. Зинка внукам помогает. А я своих десять лет не видел. Не приезжают. Значит, все хорошо у них. Не нужна моя помощь.
Приснился недавно Макарычу друг Борис. И не только он! Хороший был сон, светлый. 9 Мая. Блестят ветеранские награды. Сирень. Жара. Жена. Дети. Лиц знакомых много. Еще молодых. И их оркестр их, куда ж без него? И куда ж без «Прощания Славянки»? И без «Дня Победы». И все такие радостные, и такие счастливые. В счастливом он жил городке, когда-то.
Проснулся Семен Макарович и понял, что все сны у него хорошими стали, в последние годы. Может, поэтому он спать больше стал? А ведь слышал, что старики мало спят…
Скоро ему позвонит еще бойкая Зинка. Спросит, не надо ли принести чего из магазина? С ногами у Макарыча совсем плохо стало. Мусор вынести – целая история. Магазин – недалеко, метров четыреста, но для старика это было… Как путешествие! Полчаса вечностью казались. Вот Зинка и помогала ему, особенно осенью и зимой. Боялся упасть он, напуганный историями о хрупкости старческой шейки бедра. Боялся, но падал несколько раз. Только выдержали его бедра... Шейки эти.
Хорошо, что живет он на первом этаже. В окно часто смотрит днем. А вечером в телевизор, хотя и мало что понимает из увиденного и услышанного, кроме того, что все неплохо, а потом еще лучше будет.
Он выключает телевизор, и в комнате становится тихо-тихо. Тиканья старых часов, которые висят на стене, Макарыч уже не слышит. Глуховат. Пьет перед сном чай, и ложится спать.
И улыбается во сне, перемещаясь в те времена, когда никто и не думал оценивать его городок с точки зрения экономической целесообразности. Когда городку не надо было стыдливо извиняться перед остальным миром за свою старость и ненужность.
Свежие комментарии